По всему городу один за другим вырастают ледяные-леденцовые замки и горки, перила лестниц и парапеты набережных заносит снегом, в каждом окне и на каждой двери какой-нибудь кусок картона возвещает о приближении Нового Года.
Мы с Игорем пьем кофе и играем в снежки, мне нравится на него смотреть. Мне нравится думать, что я могу быть для кого-то. Это как-то меня объясняет.
Мама спросила, что бы я хотела в подарок на Новый Год, а мне ничего даже в голову не приходит. То, что нам ничего не хочется, значит, что у нас все есть?
- Уехать, - говорю маме. – Больше всего мне хочется уехать.
- Не самое подходящее время, - замечает она.
О, самое что ни на есть подходящее, думаю я. А вообще, мам, я хочу, чтобы ты не болела так страшно, и чтобы все это не казалось откладыванием на потом неизбежного, того, о чем мы не говорим совсем. Я хочу, чтобы с меня схлынуло это ощущение бесцельности и бессмысленности, знаешь, мам, меня от него тошнит. Я хочу, чтобы было свое, осознанное, через край бьющее желание жить и делать важное, настоящее, хорошее, не это – сгенерированное, вымученное, а искреннее. Я хочу, чтобы мне чего-то хотелось материального, достижимого, ощутимого. Мама, я хочу перестать ненавидеть каждое утро, когда с отвращением швыряешь ложку растворимого кофе на дно белой чашки, я хочу перестать думать о том, что вторая половина уходящего года – та, что после Европы, просыпалась сквозь пальцы, проистерилась, проглушилась работой и таблетками, мамочка, я хочу быть способной относиться проще. Я хочу радовать своих друзей, они так от меня устали, мама, знала бы ты. Я хочу забыть обо всем, о чем нужно уже наконец забыть, мама, я хочу влюбиться в человека, который куда больше этого заслуживает. Я хочу, чтобы была, как писала Верочка, «чьятость» и «твоязнь», я хочу быть нужной, я хочу, чтобы меня берегли и ценили. Я хочу быть красивой, мамочка, я так хочу быть красивой – легонькой и невесомой, как раньше, подбородок вздернут, а в уголках губ улыбка, и я ничуть не сутулилась, помнишь, мама? Я хочу свои длинные кудри обратно, я так хорошо помню, как в августе опустилась в кресло, и парикмахер, грубоватая, добрая, гаркнула - с ума сошла, такие волосы! – а я сказала – режьте! – я думала, что я все с ними отрежу, все, но ничего не режется, мам, может, я просто не там режу?
Я подумаю еще, мам.
На немецком пару дней назад Изабелла Викторовна клещами вытягивает из нас по пять предложений о том, как прошел день – ей необходимо, чтобы мы усвоили перфектные конструкции, мы мычим, делаем идиотские ошибки, упрямо молчим или уклончиво отвечаем “nichts interessantes”. Немочка всплескивает руками и восклицает в сердцах:
- Да ну что же это такое?! Вы вообще жили сегодня?
Вот это вопрос, думаю.